Klein aber fein
Болезненное состояние — странный предмет. Вроде думаешь, а вроде какую-то херотень.
Вот например, сегодня утром, после невероятно красочного сна о том, что мы с Димой должны куда-то вынести расчлененный труп (б-же, это ужас какой-то), я подумала, что смерти, как вселенской пустоты, не боюсь. Ну то есть мне было бы невероятно жаль покидать свой уютный мир, несмотря на все недостатки и несмотря на все глобальные проблемы планеты. Но всё же мне есть ради чего жить. Но при этом я поняла, что мне было бы страшно, например, начинать всё сначала в том же теле, в том же месте и т.д. Даже не страшно, а на меня какая-то скука напала при этой мысли. И мурашки, бр-р.
А потом мне захотелось написать об этом стишок. Стояла, мыла посуду, в голову приходили они — строчки. Что-то пафосное про "но не боюсь вселенской пустоты я так, как начинать сначала". Но потом поняла, что всё равно не получится ничего дельного. И что о смерти круче всего написано у Сапковского в этом моменте:
Назариан послушно встал, подал стражникам руку. Когда всю тройку выводили, остальные «шуты» затянули:
Пляшут в петельках шуты,
Ах ты, ух ты!
Ну а ветерок легко
Песни носит далеко!
Рассвет горел пурпуром и кармином. День обещал быть прекрасным, солнечным.
«Гимн шутов, — подумал Назариан, — вводит в заблуждение».
Действительно, повешенные не могли плясать лихого танца висельников, потому что вешали их не на шибенице с поперечиной, а просто на столбах, вкопанных в землю. Из-под ног же выбивали не скамейки, а практичные, невысокие, носящие следы частого использования березовые пеньки. К тому же анонимный, казненный год назад автор песенки не мог знать этой висельной технологии, когда творил. Как и каждый повешенный, он ознакомился с деталями непосредственно перед смертью. В Дракенборге экзекуции никогда не совершались публично.
Да-да-да. Гимны шутов — все эти наши разглагольствования о смерти. Гимны шутов — предположения. Всё это бессмысленно, потому что некому рассказать нам правду.
Вот например, сегодня утром, после невероятно красочного сна о том, что мы с Димой должны куда-то вынести расчлененный труп (б-же, это ужас какой-то), я подумала, что смерти, как вселенской пустоты, не боюсь. Ну то есть мне было бы невероятно жаль покидать свой уютный мир, несмотря на все недостатки и несмотря на все глобальные проблемы планеты. Но всё же мне есть ради чего жить. Но при этом я поняла, что мне было бы страшно, например, начинать всё сначала в том же теле, в том же месте и т.д. Даже не страшно, а на меня какая-то скука напала при этой мысли. И мурашки, бр-р.
А потом мне захотелось написать об этом стишок. Стояла, мыла посуду, в голову приходили они — строчки. Что-то пафосное про "но не боюсь вселенской пустоты я так, как начинать сначала". Но потом поняла, что всё равно не получится ничего дельного. И что о смерти круче всего написано у Сапковского в этом моменте:
Назариан послушно встал, подал стражникам руку. Когда всю тройку выводили, остальные «шуты» затянули:
Пляшут в петельках шуты,
Ах ты, ух ты!
Ну а ветерок легко
Песни носит далеко!
Рассвет горел пурпуром и кармином. День обещал быть прекрасным, солнечным.
«Гимн шутов, — подумал Назариан, — вводит в заблуждение».
Действительно, повешенные не могли плясать лихого танца висельников, потому что вешали их не на шибенице с поперечиной, а просто на столбах, вкопанных в землю. Из-под ног же выбивали не скамейки, а практичные, невысокие, носящие следы частого использования березовые пеньки. К тому же анонимный, казненный год назад автор песенки не мог знать этой висельной технологии, когда творил. Как и каждый повешенный, он ознакомился с деталями непосредственно перед смертью. В Дракенборге экзекуции никогда не совершались публично.
Да-да-да. Гимны шутов — все эти наши разглагольствования о смерти. Гимны шутов — предположения. Всё это бессмысленно, потому что некому рассказать нам правду.